Неточные совпадения
Однако нужно счастие
И тут: мы летом
ехали,
В жарище, в духоте
У
многих помутилися
Вконец больные головы,
В вагоне ад пошел...
Стародум. Оставя его,
поехал я немедленно, куда звала меня должность.
Многие случаи имел я отличать себя. Раны мои доказывают, что я их и не пропускал. Доброе мнение обо мне начальников и войска было лестною наградою службы моей, как вдруг получил я известие, что граф, прежний мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало мое сердце, и я тотчас взял отставку.
Так, например, при Негодяеве упоминается о некоем дворянском сыне Ивашке Фарафонтьеве, который был посажен на цепь за то, что говорил хульные слова, а слова те в том состояли, что"всем-де людям в
еде равная потреба настоит, и кто-де ест
много, пускай делится с тем, кто ест мало"."И, сидя на цепи, Ивашка умре", — прибавляет летописец.
— Я очень рад,
поедем. А вы охотились уже нынешний год? — сказал Левин Весловскому, внимательно оглядывая его ногу, но с притворною приятностью, которую так знала в нем Кити и которая так не шла ему. — Дупелей не знаю найдем ли, а бекасов
много. Только надо
ехать рано. Вы не устанете? Ты не устал, Стива?
Мысли о том, куда она
поедет теперь, — к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто одна за границу, и о том, что он делает теперь один в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно еще примирение, и о том, что теперь будут говорить про нее все ее петербургские бывшие знакомые, как посмотрит на это Алексей Александрович, и
много других мыслей о том, что будет теперь, после разрыва, приходили ей в голову, но она не всею душой отдавалась этим мыслям.
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда
ехала с матерью, а назад с сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж,
много слез было пролито в Москве при разлуке?
— Да на кого ты? Я с тобой согласен, — говорил Степан Аркадьич искренно и весело, хотя чувствовал, что Левин под именем тех, кого можно купить зa двугривенный, разумел и его. Оживление Левина ему искренно нравилось. — На кого ты? Хотя
многое и неправда, что ты говоришь про Вронского, но я не про то говорю. Я говорю тебе прямо, я на твоем месте
поехал бы со мной в Москву и…
— Мне нужно, чтоб я не встречал здесь этого человека и чтобы вы вели себя так, чтобы ни свет, ни прислуга не могли обвинить вас… чтобы вы не видали его. Кажется, это не
много. И за это вы будете пользоваться правами честной жены, не исполняя ее обязанностей. Вот всё, что я имею сказать вам. Теперь мне время
ехать. Я не обедаю дома.
Так как мужу надо было
ехать встречать кого-то по службе, а жене в концерт и публичное заседание юго-восточного комитета, то надо было
много решить и обдумать.
— Я никогда не любила его. Но это выкупает
многое. Он не только
едет сам, но эскадрон ведет на свой счет.
— Только если бы не жалко бросить, что заведено… трудов положено
много… махнул бы на всё рукой, продал бы,
поехал бы, как Николай Иваныч… Елену слушать, — сказал помещик с осветившею его умное старое лицо приятною улыбкой.
Но так как ему было всё равно, он тотчас же попросил Степана Аркадьича, как будто это была его обязанность,
ехать в деревню и устроить там всё, что он знает, с тем вкусом, которого у него так
много.
— Да не позабудьте, Иван Григорьевич, — подхватил Собакевич, — нужно будет свидетелей, хотя по два с каждой стороны. Пошлите теперь же к прокурору, он человек праздный и, верно, сидит дома, за него все делает стряпчий Золотуха, первейший хапуга в мире. Инспектор врачебной управы, он также человек праздный и, верно, дома, если не
поехал куда-нибудь играть в карты, да еще тут
много есть, кто поближе, — Трухачевский, Бегушкин, они все даром бременят землю!
Поедет ли домой: и дома
Он занят Ольгою своей.
Летучие листки альбома
Прилежно украшает ей:
То в них рисует сельски виды,
Надгробный камень, храм Киприды
Или на лире голубка
Пером и красками слегка;
То на листках воспоминанья,
Пониже подписи других,
Он оставляет нежный стих,
Безмолвный памятник мечтанья,
Мгновенной думы долгий след,
Всё тот же после
многих лет.
Рыдая, глядела она им в очи, когда всемогущий сон начинал уже смыкать их, и думала: «Авось-либо Бульба, проснувшись, отсрочит денька на два отъезд; может быть, он задумал оттого так скоро
ехать, что
много выпил».
— «От вас это станется, Аркадий Иванович; не
много чести вам, что вы, не успев жену схоронить, тотчас и жениться
поехали.
Отыскивая причину раздражения, он шел не спеша и заставлял себя смотреть прямо в глаза всем встречным, мысленно ссорясь с каждым. Людей на улицах было
много, большинство быстро шло и
ехало в сторону площади, где был дворец губернатора.
Самгин привычно отметил, что зрители делятся на три группы: одни возмущены и напуганы, другие чем-то довольны, злорадствуют, большинство осторожно молчит и уже
многие поспешно отходят прочь, — приехала полиция: маленький пристав, остроносый, с черными усами на желтом нездоровом лице, двое околоточных и штатский — толстый, в круглых очках, в котелке; скакали четверо конных полицейских,
ехали еще два экипажа, и пристав уже покрикивал, расталкивая зрителей...
«В эти три,
много четыре дня должно прийти; подожду
ехать к Ольге», — решил он, тем более что она едва ли знает, что мосты наведены…
— Я как будто получше, посвежее, нежели как был в городе, — сказал он, — глаза у меня не тусклые… Вот ячмень показался было, да и пропал… Должно быть, от здешнего воздуха;
много хожу, вина не пью совсем, не лежу… Не надо и в Египет
ехать.
Он сел и задумался.
Много передумал он в эти полтора часа,
много изменилось в его мыслях,
много он принял новых решений. Наконец он остановился на том, что сам
поедет с поверенным в деревню, но прежде выпросит согласие тетки на свадьбу, обручится с Ольгой, Ивану Герасимовичу поручит отыскать квартиру и даже займет денег… немного, чтоб свадьбу сыграть.
— Выдумал тарантас! До границы мы
поедем в почтовом экипаже или на пароходе до Любека, как будет удобнее; а там во
многих местах железные дороги есть.
— Нет, Илья, ты что-то говоришь, да не договариваешь. А все-таки я увезу тебя, именно потому и увезу, что подозреваю… Послушай, — сказал он, — надень что-нибудь, и
поедем ко мне, просиди у меня вечер. Я тебе расскажу много-много: ты не знаешь, что закипело у нас теперь, ты не слыхал?..
Обломов не знал, с какими глазами покажется он к Ольге, что будет говорить она, что будет говорить он, и решился не
ехать к ней в среду, а отложить свидание до воскресенья, когда там
много народу бывает и им наедине говорить не удастся.
Губернатор ласково хлопнул рукой по его ладони и повел к себе, показал экипаж, удобный и покойный, — сказал, что и кухня
поедет за ним, и карты захватит. «В пикет будем сражаться, — прибавил он, — и мне веселее
ехать, чем с одним секретарем, которому
много будет дела».
Новостей
много, слушай только… Поздравь меня: геморрой наконец у меня открылся! Мы с доктором так обрадовались, что бросились друг другу в объятия и чуть не зарыдали оба. Понимаешь ли ты важность этого исхода? на воды не надо
ехать! Пояснице легче, а к животу я прикладываю холодные компрессы; у меня, ведь ты знаешь — pletora abdominalis…» [полнокровие в системе воротной вены (лат.).]
О, он — мошенник, он
много тут налгал; это для того, чтоб я к нему
поехал ночевать.
Я хотел
ехать в Австралию, в Сидней, но туда стало
много ездить эмигрантов и места на порядочных судах очень дороги.
«Или они под паром, эти поля, — думал я, глядя на пустые, большие пространства, — здешняя почва так же ли нуждается в отдыхе, как и наши северные нивы, или это нерадение, лень?» Некого было спросить; с нами
ехал К. И. Лосев, хороший агроном и практический хозяин,
много лет заведывавший большим имением в России, но знания его останавливались на пшенице, клевере и далее не шли.
— «Да нет, поедемте туда, к той пристани!» — решили
многие — и
поехали.
Вдруг раздался с колокольни ближайшего монастыря благовест, и все — экипажи, пешеходы — мгновенно стало и оцепенело. Мужчины сняли шляпы, женщины стали креститься,
многие тагалки преклонили колени. Только два англичанина или американца промчались в коляске в кругу, не снимая шляп. Через минуту все двинулось опять. Это «Angelus». Мы объехали раз пять площадь. Стало темно;
многие разъезжались. Мы
поехали на Эскольту есть сорбетто, то есть мороженое.
На другой день, 5-го января, рано утром, приехали переводчики спросить о числе гостей, и когда сказали, что будет немного, они просили пригласить побольше, по крайней мере хоть всех старших офицеров. Они сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот день и что будет большой обед. Как нейти на большой обед?
Многие, кто не хотел
ехать,
поехали.
Мужики стали просить подождать до луны, иначе темно
ехать, говорили они: трудно,
много мелей.
«Извольте видеть, доложу вам, — начал он, — сей год вода-то очень низка: оттого
много островов и мелей; где прежде прямиком
ехали, тут
едут между островами».
Они провожали товарища,
много пили и играли до 2 часов, а потом
поехали к женщинам в тот самый дом, в котором шесть месяцев тому назад еще была Маслова, так что именно дело об отравлении он не успел прочесть и теперь хотел пробежать его.
— Ты говоришь о моем намерении жениться на Катюше? Так видишь ли, я решил это сделать, но она определенно и твердо отказала мне, — сказал он, и голос его дрогнул, как дрожал всегда, когда он говорил об этом. — Она не хочет моей жертвы и сама жертвует, для нее, в ее положении, очень
многим, и я не могу принять этой жертвы, если это минутное. И вот я
еду за ней и буду там, где она будет, и буду, сколько могу, помогать, облегчать ее участь.
Для себя ему, казалось, ничего не нужно было, и он мог удовлетворяться ничем, но для общины товарищей он требовал
многого и мог работать всякую — и физическую и умственную работу, не покладая рук без сна, без
еды.
У него
много хлопот, но все же он не бросает земского места; жадность одолела, хочется поспеть и здесь и там. В Дялиже и в городе его зовут уже просто Ионычем. «Куда это Ионыч
едет?» или: «Не пригласить ли на консилиум Ионыча?»
О Катерине Ивановне он почти что и думать забыл и
много этому потом удивлялся, тем более что сам твердо помнил, как еще вчера утром, когда он так размашисто похвалился у Катерины Ивановны, что завтра уедет в Москву, в душе своей тогда же шепнул про себя: «А ведь вздор, не
поедешь, и не так тебе будет легко оторваться, как ты теперь фанфаронишь».
— Телега катит… налегке, колеса кованые, — промолвил он и подобрал вожжи. — Это, барин, недобрые люди
едут; здесь ведь, под Тулой, шалят…
много.
Дичи у него в поместье водится
много, дом построен по плану французского архитектора, люди одеты по-английски, обеды задает он отличные, принимает гостей ласково, а все-таки неохотно к нему
едешь.
— Господин почтенный,
едем мы с честного пирка, со свадебки; нашего молодца, значит, женили; как есть уложили: ребята у нас все молодые, головы удалые — выпито было
много, а опохмелиться нечем; то не будет ли ваша такая милость, не пожалуете ли нам деньжонок самую чуточку, — так, чтобы по косушке на брата? Выпили бы мы за ваше здоровье, помянули бы ваше степенство; а не будет вашей к нам милости — ну, просим не осерчать!
Собираются
ехать всегда
многие, а выезжают на сборный пункт 2 или 3 человека.
Первый
много говорит, все зло критикует и с видом бывалого человека гордо
едет впереди отряда,
едет до тех пор, пока не надоест ему безделье и пока погода благоприятствует.
Та к было и в данном случае: собирались
ехать многие, а
поехали только те, кто был перечислен выше.
Вышел из 2–го курса,
поехал в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его сестрам произносить его имя; потом скитался по России разными манерами: и сухим путем, и водою, и тем и другою по обыкновенному и по необыкновенному, — например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел
много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух человек в казанский, пятерых — в московский университет, — это были его стипендиаты, а в Петербург, где сам хотел жить, не привез никого, и потому никто из нас не знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода.
Жены сосланных в каторжную работу лишались всех гражданских прав, бросали богатство, общественное положение и
ехали на целую жизнь неволи в страшный климат Восточной Сибири, под еще страшнейший гнет тамошней полиции. Сестры, не имевшие права
ехать, удалялись от двора,
многие оставили Россию; почти все хранили в душе живое чувство любви к страдальцам; но его не было у мужчин, страх выел его в их сердце, никто не смел заикнуться о несчастных.
— Вот видите, ваше несчастие, что докладная записка была подана и что
многих обстоятельств не было на виду.
Ехать вам надобно, этого поправить нельзя, но я полагаю, что Вятку можно заменить другим городом. Я переговорю с графом, он еще сегодня
едет во дворец. Все, что возможно сделать для облегчения, мы постараемся сделать; граф — человек ангельской доброты.
Многие печенку в сметане жарят, но он этой манеры не придерживается. Сметана все-таки сметана, как ее ни прожаривай. А ежели она чуточку сыра, так хоть совсем не ешь. Печенка да в сливочном масле — вот это так именно царская
еда! Жевать не нужно; стуит языком присосаться — она и проскочила!
И была выстроена прямая дорога. И первые
поехали по ней арестанты. Из дворян и купечества
многие боялись.